Ночной гость

Профессор Кошарский по ночному своему обыкновению не спал. Сегодня бессонное свое состояние он объяснял частью духотой, которая, впрочем, обещала скорую грозу, а более - обидой, нанесенной ему пастушкой, в чьих объятьях он так стремился найти свое весеннее утешение. Вздохнув, он некоторое время бессмысленно созерцал исчерканный лист, но тут его взгляд прояснился, и он занес подрагивающую руку над очередным своим мемуаром.

«Когда стоишь на краю пропасти и порывы ветра грозят скинуть тебя в чертову преисподню или когда барахтаешься в море, уцепившись за жалкий обломок, и волны швыряют тебя в разные стороны, грозя разлучить с последней надеждой, рано или поздно наступает момент равновесного напряжения сил физических и природных».

Почерк его с каждой строкой укреплялся, а морщины на усталом лице разглаживались.

«В эту минуту сознание либо угасает, либо, напротив, поднимается в высоты, недостижимые в прочих обстоятельствах, и с этих высот человек обозревает свою жизнь даже в малых подробностях и открывает для себя всю неведомую до той поры совокупность причин и последствий, фактов и воздействий, которая привела его существо к такому ужасному положению. Силы природы часто дают к этому достаточно времени и возможностей, хотя бы и перед самой смертью».

Эпической силы вдохновение разметало его седые волосы, и рука уже, кажется, без его участия вышивала все быстрее, попутно смазывая ребром ладони жирные чернила.

«Когда же находишься в человеческой власти, времени едва ли достанет, чтобы сделать главный выбор - бежать или нападать, и лишь в узилище, где мне, вероятно, и пристало быть за все содеянное или бездарно упущенное, есть все необходимое для размышления — определенность положения и ограниченность в искушениях. Человек с радостью платит свободой мыслить за относительную свободу перемещения и действия, если ему предоставляют такую возможность. То, верно, и отличает мудреца от глупца, что он своею волею делает выбор между свободой внутренней и свободой внешней, и часто добровольно решает затвориться от мира.

Кажется, такие сумбурные мысли меня посещали, когда ненастным даже для этих широт вечером я сидел в кресле напротив окна, по обыкновению вглядываясь в звездное небо в разрывах облаков и собираясь откупорить новую бутылку вина из старых запасов. [Тут Кошарский изрядно отпил из кубка] Только я собирался нанести все эти размышления на бумагу, как помигивание настольной лампы оповестило меня о госте.

Гость приходящий ночью, более занят тем, что он несет с собой, нежели соблюденим моего ночного покоя, и, вероятно, имеет веские основания для того, чтобы проделать в ночи более пятьдесяти миль от ближайшего поселка к моему теперешнему жилищу. Ночной визит имеет большее значение, чем дневной и обещает либо спешное начало новой истории, либо неожиданное продолжение старой. В любом случае, это всегда к переменам, а так ли важно хороша она или нет, если я, кажется, на все готов, чтобы сменить покой и негу, на плащ и шпагу - я порядком засиделся здесь.

Я велел пригласить гостя в кабинет, а сам тем временем смахнул все бумаги со стола в ящик, проверил пистолет и откупорил, наконец, бутылку. [Кошарский с наслаждением вдохнул ее аромат, расправил окрепшие плечи, пригладил черные свои кудри]. Судя по едва поскрипывающим ступеням гость, вероятно, имел не более восьми стоунов веса, а легкость, с которой он одолевал пролеты крутой лестницы, не оставляли сомнений в его отличном физическом состоянии и решимости достигнуть моей скромной кельи как можно скорее. Я налил в бокал вина ровно на треть менее, чем полагалось, и направил лампу на дверь. Гость не затруднился постучать и резким движением распахнул дверь.

Знакомство - это своего рода игра, в которую каждый играет по своим правилам, однако в которой хозяин обладает небольшим преимуществом своего исходного положения. Поэтому, пока я проговаривал необходимые слова вежливости и участия, положенные в адрес смельчака, проделавшего столь долгий и небезопасный путь, отодвигал лампу, чтобы она наконец перестала слепить его, мне удалось достаточно его рассмотреть, тогда как ему оставалось скрее полагаться на слух, нежели на зрение.

Это был небольшого роста и хрупкого сложения юноша, завернутый в блеклый рыбацкий плащ. На нем не было обычной для наших краев шляпы, а грубые подкованные ботинки, в которые были обуто все население на пятьсот миль окрест, ему заменяли легкие сапоги уже изрядно побитые камнями. Через плечо он нес толстую сумку, в которой теперь сосредоточенно рылся, словно не обращая внимания на мои приветственные слова и учтивые расспросы. Наконец, блеснув своими синими глазами, он выудил из ее недр внушительного вида пакет, бумажный сверток и две мучительно зеленые книженции.

Вот он подходит. Вот он, отставив ногу для равновесия, аккуратно кладет все это на стол. Вот он отходит, со вздохом облегчения прислоняется к стене и тут уж теряет сознание. Тело же соскользнуло на пол, перекатилось и замерло у самой решетки камина. К спине гостя был приторочен замызганный розовый заяц с поникшими ушами.